Хата

Согретая полымем ярким заката,
Стоит, зарумянившись, белая хата;
Под крышу взобрался подсолнух громадный,
Сияя, как солнца лубочный портрет;
Весь в золото садик вишневый одет
И блещет осенней листвою нарядной;
Вдали расстилается степь неоглядно-

Безбрежная ширь, необъятный простор,
Да небо над нею, как синий шатер.
10 Стара ты, убогая белая хатка!..
Давно ты поставлена: лет три десятка.
Ах, много с тех пор и воды утекло
И рухнуло зданий гораздо повыше…
А ты под своею лохматою крышей,
Которую вихрем и солнцем сожгло,
Жилище работы, жилище терпенья,
Гнездо человечье, растишь поколенья
Забитых судьбою и темных людей,
На каторжный труд обреченных детей,
20 Всё тихо: знать, хата осталась пустая.
Семья на току, все молотят с утра;
Народ дождался наконец урожая:
Веселая, спешная ныне пора;
Слезами и потом людским облитая,
На диво пшеница взросла золотая.
Все, все на работе…
А что там в углу,
Под грудою тряпок, лежит на полу?..
Там плачут и стонут…
То бабка больная
Да рядом в корзинке девчонка грудная;
30 То старый и малый, то лишние рты.
До них ли во время такой суеты?
Старуху с Петровок гнетет лихорадка,
Всё стонет… С душой расставаться не сладко.
Уж, видно, не встать ей. Ее причащали
И земского фельдшера два раза звали,
Да он не поехал… И правду сказать:
К чему ей, сердечной, мешать помирать?
Чего ей еще? Пожила, родила,
И сына и внука в солдаты сдала,
40 И так уже видела горя немало!
Довольно, небось уморилась, устала;
Всю спину с работы согнуло дугой,
Пора ее бедным костям на покой.
Вот бредит старуха: «Водицы, водицы…
Ох, господи!.. Ох! Христа ради напиться!..
И в угол глядит, где стоят образа…
В глубокой морщине застыла слеза,
Девчонка в корзинке пищит что есть силы:
Знать, грязную соску из рук уронила.
50 Обида! Найти не сумеет никак…
А жить, видно, хочешь, голодный червяк?
Нишкни, теперь скоро дождешься ты мамки!
Она тебя любит, она там спешит;
Небось она — мать. У «мужички», у «хамки»
Душа, как у барынь, по деткам болит.
Жалеет… Придет… Обливаясь слезами,
К убогой корзинке твоей припадет
И к груди больной, иссушенной трудами,
Заморыша грязного крепко прижмет…
60 Нишкни, приучайся к нужде и лишеньям…
Чего, как галчонок, разинула рот?
Ты — русская! Знай, что на свете «терпеньем»
Прославился наш православный народ!
Вот смерклось. Вернулись — и, первое дело,
Мать бедную «детку» спешит накормить
(Сама голодна, а за ужин не села).
Ну, видишь, галчонок, знать, будешь ты жить
И вырастешь, станешь сильна и здорова;
Авось не сожрет тебя злая свинья,
70 Авось на рога не поднимет корова,
Авось не убьет тебя нянька твоя,
Бедовая нянька — малютка-сестра
(Ей пятый годочек и больно шустра);
Авось тебя минуют корь с дифтеритом
И вовремя фельдшер приедет хоть раз;
Авось тебе тятька не вышибет глаз,
С крестин, именин возвращаясь сердитым;
Авось не затреплет тебя лихорадка,
Авось не сгоришь вместе с белою хаткой
80 И тиф всю семью не повалит голодный;
Авось вся беспомощность жизни народной —
Крестьянское горе, беда и нужда —
Сойдут с тебя, девка, как с гуся вода,
Ты вырастешь, словно былиночка в поле;
Не бойся, не будешь ты мучиться в школе:
У вас ее нет верст на двадцать кругом
(Ступай-ка, ищи ее днем с фонарем!).
Минуют, пройдут твои детские годы —
Не долги они у простого народа…
90 И разом в работу тебя запрягут,
И скоро, как водится, «девку пропьют».
И станешь ты бабой. Известное дело —
Устанешь, завянешь, износится тело.
Ты вся изведешься, как бедная мать,
Придется ребят на кладбище таскать,
А после придется, как бабке в углу,
Без помощи сдохнуть на грязном полу.
И только святых почерневшие лики
Услышат рыдания, стоны и крики.
100 Судьба твоя: горе, работа, страданье,
Болезни, невежество, мрак и молчанье!
Зачем же, галчонок, так жадно сосать?
Не лучше ли с бабкой сейчас помирать?