Смотрины

В. Золотухину и Б. Можаеву

Там у соседа — пир горой,
и гость — солидный, налитой,
ну а хозяйка — хвост трубой —
идет к подвалам,
в замок врезаются ключи,
и вынимаются харчи;
и с тягой ладится в печи,
и с поддувалом.

А у меня — сплошные передряги:
то в огороде недород, то скот падет,
то печь чадит от нехорошей тяги,
а то — щеку на сторону ведет.

Там у соседей — мясо в щах, —
на всю деревню хруст в хрящах,
и дочь-невеста вся в прыщах, —
дозрела, значит.
Смотрины, стало быть, у них, —
на сто рублей гостей одних,
и даже тощенький жених
поет и скачет.

А у меня цепные псы взбесились —
средь ночи с лая перешли на вой,
и на ногах моих мозоли прохудились
от топотни по комнате пустой.

Ох, у соседей быстро пьют!
А что не пить, когда дают?
А что не петь, когда уют
и не накладно?
А тут вон — баба на сносях,
гусей некормленных косяк…
Да дело, в общем, не в гусях, —
а всё неладно!

Тут у меня постены появились,
я их гоню и так и сяк — они опять.
Да в неудобном месте чирей вылез —
пора пахать, а тут — ни сесть, ни встать.

Сосед маленочка прислал —
он от щедрот меня позвал.
Ну, я, понятно, отказал,
а он — сначала.
Должно, литровую огрел —
ну и, конечно, подобрел…
И я пошел, попил-поел, —
не полегчало.

И посредине этого разгула
я пошептал на ухо жениху —
и жениха как будто ветром сдуло,
невеста вон рыдает наверху.

Сосед орет, что он — народ,
что основной закон блюдет:
мол, кто не ест — тот и не пьет, —
и выпил, кстати.
Все сразу повскакали с мест,
но тут малец с поправкой влез:
«Кто не работает — не ест, —
ты спутал, батя!»

А я сидел с засаленою трешкой,
чтоб завтра гнать похмелие мое,
в обнимочку с обшарпанной гармошкой, —
меня и пригласили за нее.

Сосед другую литру съел —
и осовел, и опсовел.
Он захотел, чтоб я попел, —
зря, что ль, поили?
Меня схватили за бока
два здоровенных мужика:
«Играй, паскуда, пой, пока
не удавили!»

Уже дошло веселие до точки,
уже невеста брагу пьет тайком —
и я запел про светлые денечки,
когда служил на почте ямщиком.

Потом у них была уха
и заливные потроха,
потом поймали жениха
и долго били,
потом пошли плясать в избе,
потом дрались не по злобе —
и всё хорошее в себе
доистребили.

А я стонал в углу болотной выпью,
набычась, а потом и подбочась,
и думал я: а с кем я завтра выпью
из тех, с которыми я пью сейчас?..

Наутро там всегда покой,
и хлебный мякиш за щекой,
и без похмелья перепой, —
еды навалом.
Никто не лается в сердцах,
собачка мается в сенцах,
и печка — в синих изразцах
и с поддувалом.

А у меня и в ясную погоду —
хмарь на душе, которая горит.
Хлебаю я колодезную воду,
чиню гармошку, а жена корит.