Час зачатья я помню неточно, —
Значит, память моя однобока.
Но зачат я был ночью, порочно,
И явился на свет не до срока.
Я рождался не в муках, не в злобе, —
Девять месяцев — это не лет.
Первый срок отбывал я в утробе:
Ничего там хорошего нет.
Спасибо вам, святители,
что плюнули да дунули,
Что вдруг мои родители
зачать меня задумали
В те времена укромные,
теперь почти былинные,
Когда срока огромные
брели в этапы длинные.
Их брали в ночь зачатия,
а многих даже ранее,
А вот живет же братия —
моя честна компания.
Ходу, думушки резвые, ходу,
Слово, строченьки милые, слово!
В первый раз получил я свободу
По указу от тридцать восьмого.
Знать бы мне, кто так долго мурыжил —
Отыгрался бы на подлеце,
Но родился и жил я и выжил,
Дом на Первой Мещанской в конце.
Там за стеной, за стеночкой,
за перегородочкой
Соседушка с соседушкой
баловались водочкой.
Все жили вровень, скромно так:
система коридорная,
На тридцать восемь комнаток
всего одна уборная.
Здесь зуб на зуб не попадал,
не грела телогреечка.
Здесь я доподлинно узнал,
почем она, копеечка.
Не боялась сирены соседка,
И привыкла к ней мать понемногу.
И плевал я, здоровый трехлетка,
На воздушную эту тревогу.
Да, не всё то, что сверху, от бога —
И народ зажигалки тушил.
И, как малая фронту подмога,
Мой песок и дырявый кувшин.
И било солнце в три ручья,
сквозь дыры крыш просеяно,
На Евдоким Кириллыча
и Гисю Моисеевну.
Она ему: — Как сыновья?
— Да без вести пропавшие!
Эх, Гиська, мы одна семья,
вы тоже пострадавшие.
Вы тоже пострадавшие,
а значит — обрусевшие,
Мои — без вести павшие,
твои — безвинно севшие.
Я ушел от пеленок и сосок,
Поживал — не забыт, не заброшен.
И дразнили меня «недоносок»,
Хоть и был я нормально доношен.
Маскировку пытался срывать я,
— Пленных гонят, — чего ж мы дрожим?
Возвращались отцы наши, братья
По домам, по своим да чужим.
У тети Зины кофточка
с драконами да змеями —
То у Попова Вовчика
отец пришел с трофеями.
Трофейная Япония,
трофейная Германия:
Пришла страна Лимония —
сплошная чемодания.
Взял у отца на станции
погоны, словно цацки, я,
А из эвакуации
толпой валили штатские.
Осмотрелись они, оклемались,
Похмелились, потом протрезвели.
И отплакали те, кто дождались,
Недождавшиеся отревели.
Стал метро рыть отец Витькин с Генкой,
Мы спросили: — Зачем? — Он в ответ:
Мол, коридоры кончаются стенкой,
А тоннели выводят на свет.
Пророчество папашино
не слушал Витька с корешом:
Из коридора нашего
в тюремный коридор ушел.
Да он всегда был спорщиком,
припрешь к стене — откажется.
Прошел он коридорчиком
и кончил стенкой, кажется.
Но у отцов свои умы,
а что до нас касательно —
На жизнь засматривались мы
вполне самостоятельно.
Все — от нас до почти годовалых
Толковищу вели до кровянки,
А в подвалах и полуподвалах
Ребятишкам хотелось под танки.
Не досталось им даже по пуле,
В ремеслухе живи-не тужи.
Ни дерзнуть, ни рискнуть, но рискнули —
Из напильников сделать ножи.
Они воткнутся в легкие,
от никотина черные,
По рукоятки легкие
трехцветные наборные.
Вели дела отменные
сопливые острожники.
На стройке немцы пленные
на хлеб меняли ножики.
Сперва играли в фантики
в пристенок с крохоборами,
И вот ушли романтики
из подворотен ворами.
…Спекулянтка была номер перший —
Ни соседей, ни бога не труся,
Жизнь закончила миллионершей
Пересветова тётя Маруся.
У Маруси за стенкой говели,
И она там втихую пила…
А упала она возле двери —
Некрасиво так, зло умерла.
И было всё обыденно:
Заглянет кто — расстроится.
Особенно обидело
Богатство метростроевца —
Он дом сломал, а нам сказал:
«У вас носы не вытерты,
А я — за что я воевал?!» —
И разные эпитеты.
Нажива — как наркотики.
Не выдержала этого
Богатенькая тётенька
Маруся Пересветова.
Было время и были подвалы,
Было дело — и цены снижали.
И текли, куда надо, каналы
И в конце, куда надо, впадали.
Дети бывших старшин да майоров
До бедовых широт поднялись,
Потому что из всех коридоров
Им казалось — сподручнее вниз.
Будьте первым, кто прокомментирует это стихотворение?