Из дублинской тетради

1 / Проводив друга, остаюсь наедине с гостиничной гравюрой

Куда меня ирландский бог занес?
Тьма за окном, и в раме — черный пес,
Как Мефистофель, ищущий поживы.
Камин под зеркалом — и тот фальшивый.

Друг погостил и отбыл. Сколько мог,
Он скрашивал мой Эрмитаж. Дымок
Растаял в сумраке, как дух печали.
Что ж, побреду назад, гремя ключами.

Каким угодно словом назови —
Бес или совесть… Псина визави,
Как черный Бунин с впалыми щеками.
Прислушайся к дождю. Займись стихами.

Годится лыко всякое в строфу.
Что посоветует старик Ду Фу?
Взять в руки цинь? Или взойти на башню?
Или покликать пса, как день вчерашний?

2 / Дивлюсь на мемориал Йейтса в парке Стивенс-Грин

Старье на палке — воробьев пугать.
у. б. йейтс

Сперва вас озадачивает это чучело —
эта изогнутая, как лопасть винта,
фигура с зачатками головы и рук,
похожая одновременно на джина,
вылетевшего из бутылки,
и на огородное пугало, собравшееся в пляс.
Но потом вы вспоминаете
спирали Йейтса,
его спиритическую розу
и понимаете — сам напросился.
Никто в парке не обращает внимания на этот кошмар —
ни утки в пруду,
ни молодежь, перекусывающая на траве.
Но если взглянуть
в ином ракурсе,
не замечая
ни уток,
ни жующий народ,
ни даже целующуюся парочку,
загородившую пьедестал,
обнаруживается нечто иное —
сходство
с Самофракийской Никой —
в развороте сутулых плеч,
в крылатом порыве,
запечатленном
в каждом изломе
триумфального сна.

3 / Любуюсь трудами садовника

Я в садовниках родился,
Не на шутку рассердился…

Загадочный Вьюнок, ты — эльфа колпачок!
Ты — клада гномьего монетка, Маргаритка!
За вами чудится волшебная калитка,
Летучего кота мерцающий зрачок.

В траве беседуют Кузнечик и Сверчок,
Пугает рожками садовника улитка;
И, обгоняя всех, замашисто и прытко
Порхает по цветам Набокова сачок.

Как я сюда забрел? И как теперь свернуть
В страну родных осин — скажите кто-нибудь —
Где прошлогоднее гниет в сарае сено,

Где в тихом омуте — неведомая жуть,
Где у штакетника — чертополох по грудь
И королевский путь — в крапиве по колено.

4 / Гранд-Канал утром

Жил один старичок у канала,
Всю жизнь ожидавший сигнала…

Благословим это утро и это погоду.
Ходит серая цапля по кромке Большого канала,
Зорко всматривается в воду.

Но не ловится рыбка… Если взглянуть с дирижабля,
Все это предстанет в миниатюре — цапля,
Скамейка и фигурка проснувшегося мизерабля,

Который, щурясь, пересчитывает на газетке
Свои совсем уже неразличимые сверху монетки;
Конечно, это не сдача с роллс-ройса,

Но на сэндвич и пиво хватит. еще поройся
В кармане — может быть, найдешь лишний грошик.
Я когда-то читал про бездомных кошек,

И допускаю, что в следующей передряге
Буду кошкой. Что же, если необходимо…
Между тем, в сложенных ладонях бродяги

Возжигается искра. О блаженная первая струйка дыма!

5 / Сижу на скамейке

Ваня+Маша
In memory of Henry and Jane Clark
from their loving children.

надписи на скамьях

Мысль увековечить человека в скамейке
При всей ее дубовости представляется нам
Современной; хотя что-то в этой идейке,
Безусловно, восходит к фараоновым дням.

Впрочем, развитие налицо в ней,
Это совершенно новый товар;
На скамье, несомненно, сидеть удобней,
На пирамиде — я бы не рекомендовал.

Жили мистер и миссис Кларки,
Жарили шкварки, растили семью.
Ну, и… Теперь вот блаженствуют в парке,
Преобразившись в простую скамью.

Что вы подумываете об этом
Метемпсихозе, Гарри и Джейн?
Что согревает вас пасмурным летом,
Кроме, простите, случайных бомжей?

Дрозд мне ответит, сорока напишет,
Может быть, даже пришлет бандероль.
Может, подарочек будет там вышит,
Крестиком шелковым — желтофиоль?

Много таких же под кленами сквера,
Ересь в них — или бессмертья залог?
Федоров бы сказал: «Полумера»,
Чаплин бы дрогнул и снял котелок.

6 / Считаю дни

Тяга домой — это Роберта Гука закон:
Анекдот о французе, который вышел
В Лионе, но подтяжка, зацепившаяся при посадке в вагон,
Дернула — и он снова в Париже.

Чую — тянет, потянет. Благодарен дождю,
Который неуклонно заштриховывает, словно картину,
Клетки календаря. И отъезда жду,
Как отмщенья. Невозможно тянуть резину.

Если бы даже никто никого не ждал,
Все равно мечтаю, чтобы бдительная паспортистка
(Что-то в уме перемножив) грохнула штамп,
А там — сумка, такси, и до дома близко.

И ты промчишься по улицам, по которым водили слона,
Но окончательно сердце отпустит, когда лишь
Дверь откроется и кто-то скажет слова,
Которых, сколько не думай заранее, не угадаешь.