Парнас, или Гора изящности

Огнекрылаты кони Феба
Спустились в западны моря.
С сафиром голубого неба
Слилася алая заря.
Прострясь холодными крылами,
Уснули ветры над валами;
Один в кустах Зефир не спит.
Кристальна зыбь чуть-чуть струится,
В нее лесистый брег глядится
И с травок теплый дождь слезит.

Я в размышлении глубоком,
Вступив на моря брег крутой,
Носился восхищенным оком
По рдяной влаге золотой.
Мой дух светлел, как вод зерцало,
И сердце у меня играло,
Как яркая в струях заря.
«Очаровательные сцены!
Минуты сладки и бесценны! —
В восторге духа вскликнул я. —

Питомцы муз, сюда теките!
Сюда, изящности сыны!
И души ваши насладите, —
Вам виды здесь посвящены.
Пусть дух, мечтами обольщенный,
Пусть сластолюбец пресыщенный
Без чувств при виде красоты, —
Досуг божественный! питаешь
В пиитах жар… и открываешь
Всегда им нову прелесть ты!

Блажен, в ком сердце не хладеет
Ко ощущенью сих красот, —
Предохранять себя умеет
От скуки и разврата тот.
Коль дух в изящное вперяет,
Он истинную жизнь вкушает
И живо чувствует себя,
Он презрит злато, пышность, чести;
Не будет он поэтом лести,
Прямую красоту любя.

Он льет в согласны, звонки струны
Гармонию души своей.
Любим, гоним ли от фортуны,
Не раболепствует он ей,
Его Природа не оставит,
Отрады сладкие доставит:
О благе чад, послушных ей,
Пекущаяся матерь нежна
И им всегда, во всем споспешна
От детства до преклонных дней.

Природа! днесь перед тобою
И я обет святый творю,
Что лжевествующей трубою
Вовек похвал не вострублю
Кумирам золотым, бездушным,
И что потщусь всегда послушным
Тебе, чистейшая, пребыть;
Что добродетель, правду вечну,
Ум, доблесть, мир, любовь сердечну
И дружбу стану я хвалить.

И ах, когда бы я стопою
Беспреткновенной мог пройти
Стезю, начертанну тобою,
И мог отверстую найти
Дверь храма твоего святаго!
Всего бы, что красно и благо,
Упился жаждущий мой дух.
Я стал бы счастлив и спокоен,
Любви избранных душ достоин,
Всем грациям, всем музам друг!»

Я так вещал — и опустился
В тени дерев на косогор;
Мой дух в забвенье погрузился,
На влаге опочил мой взор.
Она еще едва мерцала,
В подобье тусклого зерцала,
И мгла синелася вдали
На гор хребте уединенном.
В безмолвном торжестве священном
Дубравы и поля легли.

Крылами мягко помавая,
Зефир прохладу в грудь мне лил,
С ветвей на ветки он порхая,
Тихонько листья шевелил,
Цветов ночных благоуханья
Вносил мне в нервы обонянья, —
Мои все чувства нежил он.
А с ним, скользнув под сени темны
И мне смежив зеницы томны,
Объял все чувства сладкий сон.

Лишь вдался я ему, чудесным
Меня восхитил он крылом
И перенес к странам безвестным.
Я смутный кинул взор кругом:
Везде равнины, лишь к востоку
Увидел гору я высоку
И к оной множество путей.
Из них одни вели дугами,
Другие блатами, буграми —
Сквозь дичь лесов, сквозь зной степей.

При оных мне путях стоящу
Предстала некая жена,
И я ее узрел, держащу
Обвитый крином скиптр. Она
В двуцветну ткань была одета,
На коей нежно зелень лета
Спряглась с небесной синетой.
Ступая ж поступью свободной,
Соединяла в благородной
Осанке важность с простотой.

Как нивами покрыты холмы
Волнуются от ветерков,
Так точно груди млекополны,
Которых скрыть не смел покров,
Дыханьем кротким волновались,
И реки млечны изливались
Из оных, всяку тварь поя.
По прелестям ее священным
Блуждал я оком восхищенным,
И в ней узнал Природу я.

Толико благолепна взору
Она явившись моему
И скиптром указав на гору,
Рекла: «Стремленью твоему
Ты видишь цель; по сим долинам,
Сквозь те леса, по тем стремнинам
Достигнешь на священный верх,
На верх возможного блаженства,
Изящности и совершенства,
Который лучше тронов всех».

«Но возвести мне, о Природа!
(Дерзнул я обратить к ней речь)
На высоту сего восхода
Равно ли трудно всем востечь?
Или мне думать, что пристрастье
К иным ты кажешь, — вечно счастье
И вечно им успехи шлешь?
Что ты, лишь только их рождаешь,
Любимцами предызбираешь
И все таланты им даешь?

Ах, нет! как смертному возможно
Тебя в неправости винить!
Открой мне, не сужу ль я ложно,
Потщись сомненье разрешить!»
На то богиня отвечала:
«Я всем живущим даровала
Органы, свойственные им;
Органы те благонаправить
Или в бездействии оставить —
Даю на волю им самим.

В ком есть желанье, всяк способен
Возвысить дух свой, просветить
Свой разум. Пашне он подобен,
Могущей всё произрастить,
Когда приложит пахарь руку.
Терпением стяжай науку,
Которой ты себя обрек.
Счастливейший на свете гений,
Уснув в вертепе вредной лени,
Парнаса не достигнет ввек».

Рекла — и с кротостью воззрела.
«Хочу, — примолвила она, —
Чтоб райского того предела
Была вся прелесть явлена
Твоим, о смертный, взорам бренным».
Я пал и с духом восхищенным
Благодарить ее хотел.
Но божество внезапно скрылось,
Всё вкруг меня преобратилось,
И я — Парнаса верх узрел.

Там лавров, пальм и мирт зеленых
Кусты благоуханье льют,
В брегах цветущих, осененных
Ручьи кристальные текут.
Там вечно ясен свод небесный.
В лугах и в густоте древесной
Поэтов сонмы я встречал;
Сотворший «Илиаду» гений
Над вечным алтарем курений
Во славе тамо председал.

Клопшток, Мильтон, в короне звездной,
Сияли по странам его.
Там Геснер, Виланд, Клейст любезный —

Поэты сердца моего.
Там Лафонтен, питомец граций,
Анакреон, Насон, Гораций,
Вергилий, Тасс, Вольтер, Расин,
О радость! зрелись и из россов
Великий тамо Ломоносов,
Державин, Дмитрев, Карамзин.

В приятной дебри, меж холмами,
Отверстый отовсюду храм,
Огромно подпертый столпами,
Моим представился очам.
Во оном трон младого Феба
И муз, прекрасных дщерей неба.
Во оном славные творцы,
Друзья людей, друзья природы,
Которых память чтят народы,
Которы были мудрецы, —

Прямые мудрецы, на деле,
Не только на словах одних, —
В эфирном мне являлись теле,
В беседах радостных, святых
Красно, премудро совещали
И взор любови обращали
На просвещенный ими мир.
Блаженством их венчались чела,
Божественность в очах горела,
Их голос — звон небесных лир.

Средь дивного сего чертога,
В соборе девственных сестер,
Изящности я видел бога.
На арфу персты он простер.
Из струн звук сребрян извлекая
И с оным глас свой сопрягая,
Воспел бессмертно-юный бог.
Я взор не мог насытить зреньем
Его красот, ни ухо пеньем
Насытить сладким я не мог.

Власы его златоволнисты
Лились по статным раменам,
И благогласный тенор чистый
Звенящим жизнь давал струнам:
Он пел — и всё вокруг молчало,
И всё вокруг вниманьем стало;
Из алых уст его текла
Премудрость, истина и сладость,
И неизменна чувствий младость
В речах его видна была.

То вопль Сизифов безотрадный,
То зов сирен, то Зевсов гром
Ловил в той песни слух мой жадный.
Воскликнуть, пасть пред божеством
Готов я был во исступленье,
И вздрогнул — сильное движенье
Меня отторгло вдруг от сна
На утренней траве росистой —
То пели птички голосисты
Восшедшему светилу дня.