Посещение

Осенним то вечером было;
Пронзительно ветер свистал
И желтые листья деревьев —
Последние листья срывал.
В одном городке отдаленном
Красивенький домик стоял;
Затворены крепко ворота,
Не видно движения в нем,
И чистые стекла окошек
Давно не светились огнем.
В тот вечер по улице мрачной
Один пешеход проходил;
Высок он был, молод и статен
И, видно, куда-то спешил.
И ярко так очи сверкали
Сквозь темную дымку ресниц,
И черные кудри лежали
Густою волною до плеч.
И вот перед домиком стал он
С волненьем и тайной тоской;
Помедлил, потом постучался
В калитку и раз, и другой.
И вышел, кряхтя и вздыхая,
Слуга престарелый с огнем,
Приветливо кланялся гостю,
Его осветя фонарем.
«Господ, сударь, наших нет дома».
— Я знаю, — ответ был, — впусти;
Ведь в комнаты можно, надеюсь,
Без них ненадолго войти? —
«Давно, сударь, вы не бывали,
Совсем позабыли об нас!
А прежде частенько ходили…
Сейчас отопру вам, сейчас!»
И в чистые комнаты робко
Вошел посетитель с тоской,
Он все в них осматривал жадно;
Вдруг очи блеснули слезой,
И он перед женским портретом,
Как будто прикованный, стал…
И долго он им любовался,
И что-то ему все шептал…
«Да, барышня тут как живая, —
С улыбкой служитель сказал, —
Жених ее скоро приедет…
Немолод, зато генерал!»
И гость, как змеей уязвленный,
Вздрогнул и поник головой;
И долго стоял неподвижно,
Печальный и бледный такой;
Потом, как от сна пробудившись,
Махнул безотрадно рукой
И быстро из домика вышел,
В волненьи и с тайной тоской…
А небо осеннее тмилось,
И ветер ставнями стучал
И желтые листья деревьев —
Последние листья срывал.
И скоро потом воротились
В свой домик уютный они;
И вечером вновь замелькали
Приветные в окнах огни.
Доволен и ясен хозяин,
Супруга его весела;
Одна только дочь молодая
Задумчива что-то была.
Невольно порой замирала
Улыбка у ней на устах,
И часто светилися слезы
В больших и прекрасных глазах.
Взгляните, как, грустно склонивши
Головку на руки, она
Сидит и мечтает о чем-то
В час сумерек тихий, одна.
Вот дверь отворилась тихонько,
Послышались чьи-то слова,
И вскоре потом появилась
Седая слуги голова.
«Вчера еще, Ольга Петровна,
Хотел я вам что-то сказать…
Да все помешать вам боялся,
Изволили книжку читать.
Владимир Сергеич намедни
Сюда заходили без вас,
На ваш все портрет любовались,
С него не сводили и глаз.
Спросил его: долго ль пробудет?
— «Не знаю», — он мне отвечал;-
Да скучный такой и угрюмый;
Все время, что был здесь, молчал».
О, как она вся встрепенулась,
Как жизнь заиграла в чертах,
И сколько любви и блаженства
Зажглося в прекрасных глазах!
Чрез час уж служитель усердный,
Прохваченный ветром, дождем,
Закутанный старой шинелью,
Шел улицей грязной с письмом…
К гостинице ветхой и сальной —
Приюту приезжих — спешил.

«Не здесь ли Карменский?» — в воротах
Мальчишку с метлой он спросил.
— Он утром сегодня уехал, —
Ему тот, зевая, сказал.
Вернулся старик недовольный
И что-то дорогой ворчал…
Но это письмо захотите,
Быть может, вы сами прочесть?
Оно перед вами, — смотрите,
Как много безумья в нем есть:

«Они меня мучили долго,
Любовь называя мечтой;
Сказали: тебя позабыл он,
Давно уже занят другой…
Шли годы; ни вести, ни слуху.
Как будто ты умер, мой друг;
Язвили и гнев, и насмешки
Больной, ослабевший мой дух…
Явился жених мне богатый,
С холодным и резким лицом…
Просили меня, умоляли,
И мы поменялись кольцом.
Я гибла, не видя отрады,
Не видя спасенья ни в чем.
Я думала: все изменило,
Во всем обманулась, во всем!
Но здесь ты! душа оживает…
О, если ты любишь меня, —
Приди! Я давно ожидаю
С безумной надеждой тебя.
Приди же! на все я готова,
С тобою повсюду пойду,
Спаси, пока есть еще время!
От них ничего я не жду…»

С какою тоской и волненьем
Бедняжка ответа ждала!
А вот и старик воротился…
О, что-то судьба ей дала!

Он в комнату медленно входит,
Письмо ей назад отдает;
Она его, мрачно и молча,
Дрожащей рукою берет.

Ни слова, ни вздоха, ни слезки!
Поникла на грудь головой,
И только письмо безотчетно
Сжимает дрожащей рукой…

С немилым ее обвенчали;
Цветы и брильянты на ней;
На свадьбе так весело, ярко, —
Наехало много гостей.
А что же она?.. Э, читатель!
Какое нам дело с тобой
До ближнего тайных страданий…
Мы сами страдаем порой,
Порой и поплачем украдкой,
Поропщем, пожалуй, подчас…
Да что же? Никто ведь не спросит
Об этом с участьем у нас…
А если и спросит — что пользы?
В сочувствии веры в нас нет:
За дерзость сочтем мы участье —
И горек наш будет ответ.