Три тоста

Первый тост:

За родителей
сын врага народа

Уважаемые гости!
И родные, и друзья!
На торжественном помосте
Водрузился нынче я —
Очередь пришла моя…

Семь десятков отстучало,
Вот восьмой берёт начало…
С тем себя я поздравляю,
Юбилей свой открываю.
Не порядок это — знаю,
Но, прощения прошу,
Первым речь произношу.

Да, возможно, юбиляру
подобает быть скромнее:
Наливать вино полнее,
Поднимать бокал ровнее
(Мол, рука ещё тверда,
Да и сам я хоть куда),
Во главе стола сидеть,
На гостей своих глядеть,
Тостам дружеским внимать,
Да подарки принимать.

Роль его — сидеть и слушать,
Сладко пить и сытно кушать,
Пить вино и пить елей,
Коль уж выпал юбилей.
Можно также песни петь,
И, естественно — хмелеть!

Мне всё это не годится!
В нарушение традиций
С Вас хочу я снять заботу —
Многотрудную работу
На себя решил взвалить,
Буду сам я говорить.

Кавалеры, приступайте:
Все бутылки открывайте,
Дам своих не забывайте.
Я ж, не тратя время даром,
Вам представлю юбиляра.

Был рождён я в Казахстане,
Куда моим отцу и маме
Судьбою велено попасть,
Чтоб там жестокую напасть
Послать семейству молодому,
В чужбине, далеко от дому.

Отец — москвич, а мать — с Урала,
Но сила высшая восстала,
Народы бросила в горнило,
Где всё кипело и бурлило,
И мать с отцом соединила.

Новородившейся отчизне
Семнадцать лет тогда лишь было
И грёзами о коммунизме
Её сознание бурлило.
В глухие уголки страны
Она посланцев рассылала,
Чтоб там покровы старины
Кроить под новые начала.

«Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем
Мы наш,
мы новый мир построим —
Кто был ничем,
тот станет всем!» (*)

Идее пламенной своей
они все силы отдавали…
И в честь неё Идеей дочь
мои родители назвали.

Но в Новом мире вновь ненастье —
В нём нет обещанного счастья.
Борьба идей с борьбой за власть
Неразделимо в нём сплелась.
Мечта-надежда не сбылась…

Порядок новый приходил,
И власти той в угоду
ГБ искал и находил (**)
Везде врагов народа.

И был порядок укреплён
Отцовской головою…
Осталась мать с двумя детьми
В чужом краю вдовою…

За горем — горе, пей до дна.
Судьба была к ней холодна:
Беда свалилась не одна —
У сына Лёни, крошки,
Напала хворь на ножки.

Не просто хворь — туберкулёз.
Ну как тут выстоять без слёз?
И где искать опору?
Ведь не забьёшься в нору.
Расстаться с жизнью впору…

Ей жизнь теперь не дорога —
Как жить с клеймом
«жена врага»?
Ах, бедные сироты!
К тому ж ещё заботы:
Уволена с работы.

И это — жизнь! Не боевик!
В Москву!
Там свёкор большевик —
Несчастная решила мать;
Ведь ей одной теперь решать,
Как дальше деток поднимать.

Невестку свёкор встретил сухо,
Но разрешил оставить внука.
Хоть и над ним, возможно, меч
Уже занес жестокий рок,
Был свёкор молчалив и строг.

И на него упала тень;
Теперь в тревоге каждый день
Ему приходится встречать…
Но на устах его печать —
Душе приказано молчать.

О том, что здесь я рассказал,
Совсем уж взрослым я узнал,
В то время был я слишком мал…

Здесь я прервусь, простить прошу,
Что слишком углубился.
Я первый тост произношу
За то, что я родился.
За то, что этот юбилей
встречаю вместе с Вами,
Хочу спасибо я сказать
моим отцу и маме.
И пусть бокалов звонкий глас
К ним долетит сейчас от нас.

Примечания:
(*) слова из гимна коммунистов — Интернационала
(**) ГБ — орган ГосБезопасности, носивший в разное время разные названия.

Второй тост:

за советскую медицину
в Раю

Я продолжаю свой рассказ.
Его веду я без прикрас
И не сгущая краску.
Шальная Родина моя
Вдруг приголубила меня,
Сменив свой гнев на ласку.

Заботой бабушки моей —
За то поклон мой низкий ей —
Я был представлен пред очей
Быть может, лучшим из врачей.
Москвин — профессор,
мне на счастье
Принял в судьбе моей участье.

И вот, меня вселили в Рай:
Цветущий, дивный, тёплый край;
Дворец стоит у моря;
В нём дети всех концов страны,
Но все они, как я — больны…
Рай — детский санаторий.

Болезнь нас загнала в кровать.
Нельзя ходить, нельзя вставать,
Нельзя в кровати даже сесть,
Пришлось учиться лёжа есть.

Не сможет взрослый так, поди:
Тарелку ставят на груди,
Трёх-, пятилетний крошка
Орудует в ней ложкой.
А если суп или бульон?
Ведь надо ухитриться
Поесть и не облиться!

Наверно трудностей таких
Тогда не мало было,
Но, как ни странно, память их
Моя не сохранила.
Не помню, фактам вопреки,
я даже дней ненастья.
Слилися в памяти моей
Картинки жизни этих дней
В одно сплошное счастье.

Не дни, не месяцы — года
Леченье наше длилось,
Но это чувство навсегда,
Навечно сохранилась.

Мне скажут: «Где ж тут счастье?»
В больном дите страна —
Ну, приняла участье…
Лечить она должна…
Лечить? И за бесплатно!?
Лечить — почти 5 лет!
Советским-то понятно,
А нынешним? — ведь нет!

Но если б лишь леченье!
Так я, ведь, не о том!
Нам санаторий в Ялте (*)
Был, как родимый дом.

Здесь с нами занимались —
Не каждая так мать.
Мы в играх развивались,
Хоть лёжа нам играть
Руками можно только,
Но знали бы вы сколько
Руками можно разных
зверей изображать,
То, чтобы научиться,
И вы б в такой больнице,
Пожалуй, захотели б
немного полежать.

И цирк к нам приводили,
И гости к нам ходили.
А это, ну не чудо ль?
Ведь было так давно!
Но нам там ухитрялись
показывать кино!

Нас музыке учили,
учили рисовать,
Снаряды приносили
спортивные в кровать.
Из пластилина тоже
мы всякое лепили,
Нам даже крабов с моря
живыми приносили.

О, нет! У нас игрушек
Хватало настоящих:
Солдатиков и пушек,
И кукол говорящих…
Но с той поры я знаю:
важнее детворе,
Чем стоимость игрушки —
фантазия в игре.

Я мог бы неустанно
рассказывать полдня:
Врачи, медсёстры, няни —
как близкая родня,
К своим любимым чадам:
И днём и ночью — рядом.

Вот повар: «Ребятне, привет!
Ну, что готовить на обед?»
«Мне борщ!»,
«Мне с гренками бульон!», —
Кричат ему со всех сторон,
А он в блокнотик пишет
О том, что больше слышит.
Припомню, кстати, в этой главке —
Ребятам, кто просил добавки,
По-моему, ни разу
В том не было отказу.

В те времена весь персонал
Свою работу чётко знал.
И потому не о еде
и чистоте постели,
Я вспоминаю, а о том,
как мы там хором пели.
Представьте, специально нам
наставника держали,
Он нас учил так дружно петь,
чтоб стёкла в лад дрожали,
Чтоб песня наша вдаль неслась,
чтоб в море пароходы,
Её услышав, унесли б
в далёкие походы.

А чтенье вслух по вечерам!
Как мы его любили!
Оно дало так много нам —
девчонкам и мальчишкам.
И я уверен, что тогда
Оно на долгие года
Любовь привило к книжкам.

Мы знали, чем живёт страна.
Героев знали имена.
Папанина и Чкалова
я знаю с той поры,
А кто герой у нынешней,
скажите, детворы?

О, нет! Не надо говорить,
Чтоб чистую не пачкать нить
Воспоминаний давних дней
О жизни ялтинской моей.

Теперь пиаровская рать
Подряд всё прошлое марать
Берется без разбора.
Глупцы! Им не дано понять!
Они и солнце упрекать
возьмутся скоро:
И вредный ультрафиолет,
и жжется неприятно,
Да на него нельзя смотреть!
К тому ж оно ведь в пятнах!

Я этот тост свой обращу
к советской медицине —
О ней эфирные лгуны
не скажут правду ныне.
Она несчастнейших детей
Взлелеяла-взрастила,
Им заменила матерей,
Здоровье возвратила.

И в том, что этот юбилей
Сегодня я справляю —
За то я благодарен ей;
Ей тост свой посвящаю!

Я вновь прерву рассказа нить —
Вам дам возможность оценить
Старания хозяйки.
Отведайте от разных блюд,
Что радость пиршеству дают —
Стол красочней мозаики!

Примечание (*)
Санаторий Ешиль-Ада, где я лечился
с 20.05.1938 г., во время войны был
эвакуирован из Ялты в Теберду, на Кавказ.

Третий тост:

За наш народ,
за Родину
Война

Что ж, коль не утомил я Вас,
Пока запал мой не угас,
Я вновь продолжу свой рассказ,
Ведь он ещё почти в начале;
Посмотрим, что там будет дале…

Там — вновь лихие времена!
Вдруг слово страшное — война! —
Пришло к нам, словно вой гиены;
Казалось, что гудели стены,
Потом узнал я — гул сирены,
Сигнал “воздушная тревога”;
О, как с тех пор их было много!

Под вечер каждый день налёты,
Гудят чужие самолёты;
И нас, спасая от беды,
Выносят каждый раз в сады,
Что у подножия горы.

Налёт, отбой, опять налёт —
И нас таскают взад-вперёд.
А нас так много! Персонал
Из сил уж выбился, устал.
Тогда-то я не понимал…

Крым обречён.
И вот уж нас —
На пароход, и на Кавказ.
Приют наш новый — Теберда.
Но от войны нам — никуда,
И в Теберду пришла беда.

Я на войне не воевал —
И болен был и был я мал,
Но страшный лик её узнал.

Нас посетила смерть однажды,
Узнал я голод, муки жажды:
Врачи, медсёстры, даже няни —
Все пропадали где-то днями
И появлялись лишь ночами.

Кормили нас и обмывали,
Бельё меняли, пить давали,
Но ничего не объясняли…
Их немцы рвы копать гоняли
Для нас… потом уж нам сказали.

Ещё одно нас удивляло:
Вдруг кое-кто из персонала
Повязку чёрную надел.

Никто сказать нам не хотел,
Зачем там чёрная звезда?
Мы не видали никогда:
Не пять, а шесть у ней лучей!
Какой-то тайный знак? Но чей?
Потом нам это объяснили:
Евреев немцы так клеймили.
Но вот — совсем они пропали…
С тех пор мы в страхе засыпали.

Фашист однажды приходил,
В блокнот свой что-то заносил.
В палаты он не заходил,
Стоял в дверях, боясь заразы,
Обшаривал нас цепким глазом.

У нас в палате — печь. За печкой,
В углу — укромное местечко.
Там дядя прятался от немцев,
А в топке — радио за дверцей;
Он по ночам с ним колдовал,
Писал, кому-то отдавал.
Фашист его не увидал.

Мы на фашиста всё глядели,
Сначала верить не хотели:
Он был красивый! В самом деле!
И вот — ни капельки не страшный,
А на груди — орел был красный!
А свастика в когтях орла,
Не помню уж, какой была.

Лежим недвижно мы в палате
К своим прикованы кроватям,
Но проникает к нам война
Пальбой зениток из окна,
И речь немецкая слышна.

Внизу, под нашими стенами
Фашисты, прикрываясь нами,
Свои зенитки разместили;
По нашим самолётам били,
Но наши нас не разбомбили.

У нас тянулось время долго,
А где-то далеко, за Волгой,
В Сибири, в кузницах Урала
Россия силы собирала,
Победный меч страна ковала.

И, наконец, готов тот меч!
И стал врагов он бить и сечь!
И начал путь Победы долгий
От матушки-реки, от Волги.
И, не успев прикончить нас,
Враги покинули Кавказ.

От лени или неуменья
(И надо ли — вот в чём сомненья),
Но изложить все впечатленья,
Я здесь, пожалуй, не смогу,
Хоть я у времени в долгу.

Сокрытые, в полузабвеньи,
Воспоминанья-впечатленья
От тех военных долгих дней
Хранятся в памяти моей —
Тяжёлых, страшных и курьёзных…

Но день настал —
и в краснозвёздных
Фуражках к нам приходят гости!
А мы — прикрыты кожей кости —
В чём только держатся душонки…
И вот — обед: суп из тушёнки,
Котлета, и омлет яичный,
И ломтик крохотный —
пшеничный!

Нам! В первый день! Такой обед!
Военным дел важнее нет?
А хлеб тот вкусен, мягок, бел —
Как вспомню — кажется не ел
За эти долгие года
Вкуснее хлеба никогда!
Вернула к жизни нас еда…

Я этот — третий — главный тост
Хочу, поднявшись в полный рост,
Провозгласить за тот Народ,
Что вынес тысячи невзгод,
И в жесточайшей битве спас
Отчизну-Родину и нас,
Но ныне предан и угас…

Июль 2004