Памяти Осипа Мандельштама
Не ты ль, отец, и тень твоя со мною?
Не ты ли шлешь из сумрачных веков
волчание, молчание ночное,
возню серебросерых облаков?
Не так же ль у тебя такой же ночью
век оборотень душу уволок?
Не так же ль на меня ужасной ношей
напрыгивает оборотень волк?
Услышь, услышь, не спи, мой крик прощальный,
услышь, не дожидаясь до зари,
Кто б ни был ты, мой сын далекий дальний,
печаль мою послезно повтори.
Ты еще жив. И я когда-то думал,
любовь не понимая, не щадя:
я жив еще. В груди моей угрюмой
свисает ветвь осеннего дождя.
Беда, беда, — зову я, выбегая,
Навстречу мне желанная беда, —
Убейте меня, что ли, дорогая.
Любовь вас не полюбит никогда.
Но и меня любовь уже не лечит,
а из угла прожорливо глядит.
Сама уже несчастью не перечит,
сама — несчастье, так она звучит:
звенит, звенит надсадною струною
и начинает в ухе звезденеть,
и голос свой примешивает к вою
не смерть, но равнодущие и смерть.
Но и под грохот этого дуплета
улавливает слух военный гром.
Безумная тогда выходит Грета,
и Брейгеля дрожит серебрый дом.
Но тихо, тихарями, мастерами
идем мы на работу. Город спит.
И родина народными руками
добротное убийство мастерит.
Как много дел бесчестных и опасных
мы делаем усердно по утрам,
и кое-как сколачиваем наспех
бессмертие свое по вечерам.
А неслуха не любит век железный —
служи или молчи. Не замолчу.
Отец мой давний, сын мой неизвестный,
меня уж нет… Но вот же я, звучу.
Будьте первым, кто прокомментирует это стихотворение?