1
Приснилось мне, чтоя оброс грибами.
На горле, на ключицах, на лопатках,
как плоские листы болотных лилий,
на длинных черенках
росли грибы!
Поганки, сыроежки, грузди,
но большинство поганок.
Весь живот
в поганках.
Грудь в поганках!
В пегих!
Как волосы короткой стрижки,
часто
росли грибы.
Точно горилла шерстью,
я весь, как есть,
топорщился грибами!
На длинных черенках грибы торчали,
как плоские листы болтных лилий,
осклизлые,
но вместо хлорофилла
просвечивали —
синий, красный, желтый,
зеленый —
кровеносные сосуды.
Ого! Оригинальная грибница! —
Воскликнул я, все еще склонный к шуткам.
Я хлопнул всей ладонью по грибам.
И хлопнул я,
и онемел от боли.
Как будто хлопнул по десятку бритв,
как будто бритвы
врезались в ладонь!
Грибы во сне — к болезни.
Я здоров.
Я, правда, иногда болею гриппом,
но не грибами.
“Гриб” — такой болезни
нет ни в одной из медицинских библий.
Я хлопнул.
Удивился.
И проснулся.
Грибы!
И окончательно проснувшись,
я снова удивился наяву.
2
Они стенографировали сны.
За стенкой — три соседние старухи,
три орлеанских девственницы, три
экс-чемпионки по шипящим звукам,
мне в спину обращенным.
Три гвардейца
из поредевшей армии непъющих!
Они во сне ворочались, рычали,
поварчивали.
Видно, состязались
во сне
на олимпийсих играх склочниц.
Они стенографировали сны.
Что ж?
Разбудить старух?
Оформить форум
по формулированию болезни?
Уж то-то будет праздненство маразма!
Я… окончаньем ногтя тронул кнопку.
Торшер шатнулся.
Лампа разразилась
стоваттным треугольным душем света!
Прохладой электрического душа!
И — ни гриба!
Я — чист, как гололед!
Я прыгал,
применяя все приемы
от самбо, джиуджитсы до цыганской,
я прыгал, применяя все приемы
борьбы с собой!
Однажды оглнулся:
у шкафа вспыхнул черный человек!
Был человек весь в черном, как чернец…
но вырез глаз, изгиб волос
и даже
мельчайшие морщины возле глаз —
как у меня.
Двойник или подвох?
Но зеркало?
Нет, зеркало —
за
шкафом,
и я — в трусах,
а он — в плаще
и в шляпе,
— Так.
Значит, это черный человек, —
подумал я…
— Явился он, —
подумал я, подумав, —
разыгрывать классический сюжет.
— Ты кто? — подумал я.
Молчанье.
Одно к другому, и одно другого
не легче.
Поначалу: сон — грибы,
и явь —
дремучий мученик — молчальник.
— Садись, — подумал я.
Садись, молчальник,
молочный брат необычайной ночи,
садись,
ты,
черный символ непочтенья,
ты,
непочатый печенег молчанья!
Молочный брат необычайной ночи,
с кем
вздумал
состязаться по молчанью?
Мой дед молчал. Отец молчал,
и брат
отца.
И умирали тоже молча.
Я — третье поколение молчащих.
Эх, ты, какой ты
черный человек!
Чернявее меня,
но не чернее.
Как видишь, — я потомственный молчальник,
молчальник — профессионал.
3
Сосуществуем мирно:
я, будильник.
И кто главнственнее —
я или будильник?
Будильник!
Утром он визжит:
— Подъем!
Так понимать:
— Вставай и поднимайся, —
я поднимаюсь и встаю,
и снова
встаю и поднимаюсь,
и встаю!
И поднимаюсь!
И включаюсь в дело,
как честный, добросовестный рубильник.
А вечером визжит:
— Пора страстей!
Пятнадцатиминутка наслаждений!
Так сколько
скользких
порций поцелуев
плебеям, нам,
воздаст Патриций Часа?
Железный страж мой!
Мой блюститель часа!
Тиктакает и не подозревает,
что я однажды выну молоток,
и тикну так,
чтобы разбить — как можно! —
костлявое стеклянное лицо!
4
Тот человек ни слова не сказал.
Ни слова не сказав,
ни междометья,
он промолчал,
и, кажется, ушел.
И пил я пиво, черное, как небо!
И грыз я самый грозный корнеплод
двадцатого столетия —
картошку.
Она,
на мандариновые дольки
разрубленная,
отдавала рыбой.
В окне
(окно — квадратный вход в туннель
необычайной ночи)
возникали
брезентовые контуры людей.
Брезентовые космонавты ночи,
или работяги —
пьяные в дымину,
дымились, как фруктовые деревья
весной,
а возникали,
как факелы
из космоса ночного!
И пели так, как Пятницкого хор
поет, если замедлить ход пластинки!
5
И все же
зачем он приходил?
(А приходил
наверняка).
За чем он приходил?
1962
Будьте первым, кто прокомментирует это стихотворение?