Мы пили долго, был рассвет,
в квартире стало все меняться,
и кресло в стиле рококо,
в стульчак сортира обращаться.
Мы пили долго, был закат,
она запястье показала,
с хмельной улыбкой рассказала,
как громко капает в начало,
из места, где всегда печали.
Кричала!
И долго так, не отвечала.
И тихо так, рукой больной судьбу качала.
Потом, молчала… Все молчала.
А тишина, сжимала,
из горла слов не выпускала.
Мы пили много, был рассвет,
мир за окном однообразный,
и стрелы острые часов
пересеклись крестообразно.
И ветви длинные стволов,
хлестали те’нями по лицам,
перила ржавые клялись,
просили вниз переломиться.
Мы пили много, без конца…
Теряли суть. Поймав начало,
она беспечно отвечала,
— Не веришь? Тяжело дыша.
В подъезде эхо отражало,
По плитке каблуком стучала…
Стекло окна задребезжало,
Она так страшно застонала…
Петля. Веревка. Узел грубый.
Искажены от боли губы.
Во мраке тело невесомо.
Лицо в стекле окна — живое.
Фонарь на улице погас.
Ребенок вздрогнул в колыбели.
Сорвались с неба звезды — стрелы.
Качели в темноте скрипели.
Будьте первым, кто прокомментирует это стихотворение?