Старый грех

В отставке чистой, вольной птицею,
Пять лет гулял я за границею,
Но наконец, чтоб на пути
Не выросли шипы да тернии,
Скрепясь, решился я войти
В черту родной моей губернии.
Я мельком слышал на водах,
Что возродилась наша нация,
Что правда царствует в судах,
Что на Руси — эмансипация.
Носились слухи и о том,
Что мыслить нет уже опасности,
Что все хлопочут об одном:
«Побольше гласности да гласности!»
Что, словом, всё у нас — вверх дном.

Сойдясь с соседом по имению,
«Ну, слава богу! — говорю. —
И мы шагнули к просвещению!» —
И знаменье креста творю.
«Теперь-то, с новыми порядками,
Над казнокрадством и над взятками
Повиснет дамоклесов меч!
Пора нам этот грех наследственный,
Зловонный струп заразы бедственной,
Стряхнуть с здоровых наших плеч!»
— «Да, уповать нам позволяется
И веровать запрету нет!» —
Мне отвечает мой сосед
И ядовито ухмыляется,
«Как! И реформа не могла
Обмыть волною освежительной
Гниль этой язвы отвратительной
Нас разъедающего зла?»
— «Гигиеническими мерами
Лечить заразу нелегко!..
Ходить не будем далеко
За современными примерами:
Вот — наш уездный казначей —
Страж всецелительных ключей —
Черпнул из них в минуту грешную
И ввержен был во тьму кромешную!
А земский деятель один —
Великолепный господин, —
Который с благодушной миною
Кормил властей в день именин
Размеров страшных осетриною,
Управой земскою вертел
И слыл душою неподкупною,
Всё ж под конец не утерпел
И суммой поживился крупною».
— «Возможно ль? Кто ж себе-то враг?
А гласность? Хроника скандальная?
Решиться на подобный шаг —
Самоубийство, смерть моральная!
Одно уж то, что гласный суд!
Представьте только положение,
Когда к скамье вас приведут!..
Исход, достойный размышления!
Представьте вы себе позор,
Когда вас битый час мучительный
Жует в мундире прокурор,
Рисуясь в речи обвинительной!
Что перечувствуешь, когда
Толпою ввалятся присяжные
И вымолвят: «Виновен! Да!»
Ведь это — судьи непродажные.
И сколько мук переживешь,
Пока в судейской — совещание,
Пока над вами точат нож,
Вершат бескровное заклание!
И вдруг — раздастся: «Суд идет!»
Все встанут… Каково мгновение!
Хоть провалиться бы!.. Так нет:
Стой и выслушивай решение!
Тут не запрешься под замки,
Тут — не юстиция сословная,
Не канцелярские крючки
И не палата уголовная!
. . . . . . . . . . . . . . .
А завтра — прогремит печать,
Неумолимая, задорная…
Новинка: как не прокричать? —
И понеслася весть позорная!
(Есть погулять где на Руси:
Широко — боже упаси!)
Пути ей служат непроездные —
Проселок, земский перевоз,
И пароход, и паровоз,
И нити на столбах железные,
У ней — свой толк, свои права…
И вот — с прикрасой неизбежною —
Растет всё больше, глыбой снежною,
Тысячеустая молва».
— «Так-с, но скандальным происшествием,
Газетным громовым известием
Не удивишь ведь никого:
Ведь не крушение вселенныя?
Так портить кровь из-за чего?
Дела всё это обыденные,
Прочтут статью и заключат:
Запутался! Как говорят
Про нашего отца Василия:
Гуляет! (Какова идиллия?)
Иль о разбойниках: шалят!
А всесословные присяжные?
У них юстиции ключи,
Но большинство — бородачи,
И зипуны у них сермяжные.
Закон их ставит высоко:
Они-де граждане надежные,
Но… их разжалобить легко:
У них сердца такие нежные!
Чем дольше взаперти сидят,
Чем безнадежно-продолжительней
С утра их голодом морят,
Тем приговор их умилительней.
Есть к оправданию предлог:
Закон неумолимо строг,
За посягательства греховные
Чрезмерны меры уголовные.
Но ведь случается и так,
Что, к делу приложив умение,
Не попадаешься впросак,
Внушаешь даже уважение.
Лишь явных не было б улик —
Всё добрым временем уладится:
Позор как ни был бы велик, —
Ведь и клеймо позора сгладится.
Что гласность? И какой в ней прок?
Коль векселям наступит срок
Да невтерпеж рука зачешется,
Чтоб только не попасть в «Листок»,
Ужель топиться или вешаться?
Такой великий героизм
Возможен на скамье студенческой…»
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Тут только понял я комизм
Моей наивности младенческой!
Тут наконец-то, взявши в толк,
Что имя казнокрадам — полк,
Что взятки — зло заматерелое,
А грех — лишь кража неумелая,
Я устыдился и — умолк!

1873